Когда одиночество обостряется до такой степени, что становится уже не столько нашей данностью, сколько нашей единственной верой, тогда мы утрачиваем нашу общность со всем остальным: еретики существования, мы изгнаны из сообщества живых, чья единственная добродетель сводится к тому, чтобы ждать, затаив дыхание, чего-нибудь, что не было бы смертью. Но избавленные от чар этого ожидания и выброшенные из экуменичности иллюзии, мы превратились в самую еретичную из сект, ибо даже наша душа рождена в ереси.

В этом мире все находится не на своем месте, начиная с самого мира.

По-настоящему одинокая душа — это не существо, покинутое людьми, а личность, страдающая среди них, влачащая свое одиночество по ярмаркам и раскрывающая свои таланты улыбчивого прокаженного, комедианта непоправимого. Великие отшельники былых времен были счастливы, не ведали двоедушия, им нечего было скрывать: они беседовали только с собственным одиночеством…

Я был, я есть, я буду — это проблема грамматики, а не существования.

Свобода — это этический принцип, обладающий демонической сущностью.

О нашей хрупкости нам напоминает вовсе не вторжение какого-то определенного недуга: более смутные, но и более тревожные предуведомления означают для нас угрозу изгнания из лона времени

Пока человек защищен безумием, он действует и благоденствует, однако стоит ему освободиться от живительной тирании навязчивых идей, как он теряет себя и разрушается.

Быть чем-то определенным — без каких-либо оговорок — всегда предполагает ту или иную форму безумия, от которого жизнь, этот апогей навязчивых идей, избавляется лишь затем, чтобы тут же зачахнуть.

«Внутренняя жизнь» — удел тонких умов, этаких трепещущих недоносков, подверженных эпилепсиям без конвульсий и пены изо рта. Биологически цельный человек остерегается «глубины», неспособен на глубокие переживания и относится к этой самой глубине как к подозрительному измерению, мешающему спонтанности поступков. И тут он не ошибается: вместе с копанием в себе начинается драма индивида — его слава и закат. Отгораживаясь от безымянного потока, от утилитарных ручейков жизни, он освобождается и от объективных целей

Когда думаешь о собственном существовании, испытываешь ощущения изумленного идиота, который с удивлением замечает собственное безумие и тщетно пытается подыскать для него имя. Благодаря привычке наше удивление перед жизнью притупляется: мы существуем — и не обращаем на это внимания, мы возвращаем себе место в приюте для ныне существующих.

Давайте в глубине души сохраним самую главную уверенность: у жизни смысла нет и не может его быть. Если бы внезапное откровение убедило нас в обратном, нам пришлось бы немедленно убить себя. Если бы исчез вдруг воздух, мы бы еще чуть-чуть подышали, но, если у нас отнять радость бесцельного существования, мы тотчас задохнемся…

Только страдание изменяет человека. Все остальные опыты и феномены не могут изменить его сущностный характер или углубить имеющиеся у него определенные предпосылки вплоть до его полного изменения.

Люди не понимают, что с посредственностью нельзя бороться иначе как с помощью страдания. Дух и культура сами по себе не производят серьезных изменений. Но страдание способно изменить огромное количество вещей. Единственным оружием против посредственности является страдание. Оно изменяет темперамент, концепции, позиции, оценки, меняет направления существования, таким образом любое сильное и длительное страдание воздействует на интимную основу существа. Изменяя внутреннюю основу существа, страдание имплицинтно меняет и отношение его к миру. Это изменение перспективы, изменение понимания и чувствования. После того как ты страдал долгое время, тебе кажется невозможным, тебе сложно представить свою жизнь без него, так как любое страдание отчуждают тебя от твоих естественных установлений и переводит тебя на экзистенциальный план твоих сущностных устремлений. Таким образом, из человека, рожденного для жизни страдание делает святого, замещая все его иллюзии язвами и гангреной отказа. Отсутствие покоя, которое следует за страданием помещает человека в такое напряжение, в котором нельзя быть посредственностью.

Свобода это самоопустошение, свобода истощает, тогда как гнет заставляет копить силы, не дает расплескивать энергию, как это делает свободный человек, которому свойственно расточаться, раздавать лучшее. Вот почему рабы рано или поздно кладут конец свободе. Хозяева же себе на беду изливаются, тратят собственную суть, жаждут высказаться: неумеренная трата своих дарований, любых своих преимуществ, доводит их до состояния теней. Рано или поздно свобода их пожирает

Верный способ не сойти с ума в иных обстоятельствах: вспомнить о нереальности всего окружающего и не расставаться с этим…

Не стоит долго распространятся насчёт того, что смерть есть то лучшее, что дала нам Природа, чтобы принести всем нам успокоение. Когда мы умираем, то всё прекращается, всё навеки исчезает. Какое это счастье и какой это обман! Без всякого усилия с нашей стороны мы обретаем весь мир, мы тянем его вслед за собой в могилу. Решительно: смерть – это аморальный поступок

Проблема ответственности имела бы смысл в том случае, если бы с нами ещё до нашего рождения посоветовались и получили бы от нас согласие стать именно тем, кем мы и являемся

Существование сделалось бы делом совершенно безнадежным, если бы мы перестали придавать какое-либо значение тому, что никакого значения не имеет

Жизнь — это ничто; смерть – это всё. Тем не менее никакая смерть не является независимой от жизни. Именно отсутствие автономии делает смерть всеобщей: у неё нет собственного удела, она вездесуща, как и всё то, что лишено аутентичности, границы и благопристойности – бесстыжая бесконечность

Смерть – это утешение тому, кто обладал вкусом и тактом переносить поражение, это вознаграждение тому, кто ничего не достиг и ничего не должен был достичь… Она — его оправдание, она – его победа. И напротив, для того, кто боролся за успех, кто достиг удачи, какое это разочарование, какая это пощечина

«Сам факт, что ты сумел достичь своих лет, доказывает, что в жизни есть смысл» — сказал мне приятель после тридцати с лишним лет разлуки. Это замечание со временем все чаще приходит мне на ум, с каждым разом поражая все больше, несмотря на то, что принадлежит человеку, умудрявшемуся всегда и во всем находить смысл.

Не будь у меня свободы покончить жизнь самоубийством, я бы уже давно застрелился

Всё бессмысленно, включая сознание этой бессмысленности

Только мазохист способен искать смысл во всём на свете

Какой это позор — смерть! Вдруг превратиться во что-то…

Смерть — пряная приправа жизни. Лишь она придаёт вкус мгновениям, скрашивает пресность.

Что за кошмарное зрелище для постороннего взгляда наше одиночество во всей своей наготе!

Поскольку жизнь нагромождает никчемные загадки и монополизирует бессмыслицу, она внушает больше ужаса, чем смерть: именно она и есть великое Неведомое